детском садике, или дома. Мона Ли слушала, полузакрыв глаза и ее длинные ресницы подрагивали. Предстоял сложнейший вопрос — мама. Себя Пал Палыч давно считал отцом маленькой Моны, но документально он не был даже отчимом. Где находится его жена, мама Моны Ли, он не знал. Юридически все было очень запутано, но девочка как-то должна отвечать на вопрос, который ей будут задавать ежедневно, хотя ответ знали все.
— Мона, детка, — Пал Палыч обнял ее за плечики, — тебя все будут спрашивать, где наша, — он закашлялся, — где твоя мама.
— А где моя мама? — спросила Мона Ли. — Она умерла?
— Почему ты так решила, не говори так! — Пал Палыч всплеснул руками, мама просто уехала, но мы ждем, она приедет, и вот… она вернется, она обещала! — и он закашлялся, и Мона Ли поняла, что он врёт. Маленькие дети взрослеют слишком быстро, когда горе приходит в их маленький дом. Мона Ли потерлась щекой о щеку Пал Палыча и сказала совершенно взрослым тоном:
— Пап, ты бы побрился? У тебя такая щетина колючая! — Пал Палыч встал и пошел в ванную, где можно было плакать, не стесняясь — главное, не смотреть на себя в зеркало.
Соседка принесла разноцветные астры, втиснутые в целлофановый конус, и поздравила с началом школьной жизни, Инга Львовна завела будильник, который с тех пор будет разделять жизнь — на будни и на праздники.
Глава 11
В школе Мону Ли приняли восхищенно. Удивительная девочка, прошептала учительница 1 «А» класса, какая-то поразительная красота! А вслух сказала:
— Садитесь, дети. С сегодняшнего дня мы будем учиться вставать бесшумно, когда учитель входит в класс, будем учиться отвечать на уроках, писать, читать, считать и любить нашу дорогую Родину. Итак, посмотрим, кто же у нас учится в классе, — и она открыла классный журнал. Дойдя до буквы «Л», — Ли, Нонна, — она жестом показала девочке, что нужно подняться. Мона Ли поднялась.
— Я не Нонна, я — Мона. Мона Ли.
— Это так тебя зовут дома, — мягко сказала Наталья Ивановна, а в школе мы тебя будем звать Нонна.
— Нет, сказала Мона Ли, я не буду даже обращать на вас внимание, если вы меня так назовете.
Класс, который еще не понял правил существования коллектива под единым началом, стал выходить из-под контроля. Крикнуть, выгнать ученицу — было бы верхом глупости.
— Наверное, мама тебя так научила говорить, начала Наталья Ивановна и осеклась — директриса особо оговорила тяжесть положения девочки. Мона Ли, которой не разрешили сесть, села сама за парту и сжала губы. Класс молчал.
— «Малюта Нина», — прочла учительница, и перекличка продолжилась.
В это же время Мона Ли посмотрела в окно на серый ствол тополя и ясно увидела перед собою мамино лицо. Оно было будто прорисовано на коре черным углем. Мона, сказала мама, Мона моя. Поднялся ветер, и лицо исчезло.
— Достаньте ручки, — сказала Наталья Ивановна, — первые прописи мы будем писать пером. Мона Ли обмакнула перо в чернильницу и огромная клякса упала на первую же страницу.
В это же самое время Инга Львовна, протиравшая старинное зеркало в тусклой позолоченной раме, осторожно провела по нему скомканным газетным листом и услышала странный звук — такой бывает, когда вырывают больной зуб — зеркало треснуло посередине, верхняя часть некоторое время постояла, и с грохотом обрушилась вниз.
В это же самое время Пал Палыч, пробегая по цеху завода к себе в кабинет, увидел, как сорвалось с огромных крюков тельфера железное тулово вагона и шумно ухнуло вниз, на проложенные рельсы.
В это же самое время Коломийцева Мария, замужняя, имеющая дочь, временно безработная по уходу за ребенком, прописанная по адресу г. Орск, Центральная, 13, пытавшаяся вскрыть перочинным ножом ящик кассы в служебном помещении почтового вагона поезда Москва-Ташкент, была убита ударом тяжелого предмета в затылочную часть головы неизвестным, которого будут разыскивать по приметам, переданным позднее всем отделениям милиции города Орска.
Пал Палыча вызвали на опознание телефонным звонком. Ничего не сказав ни матери, ни Моне, теплым ласковым сентябрьским утром, поднимая заплетающимися ногами вороха неуместно ярких в этот день листьев, он, нагнув голову, вошел в старое здание морга. Милицейские почти все были ему знакомы, пожимали сочувствующе руку, хлопали по плечу, держитесь, Пал Палыч, такое горе, кто бы мог подумать. Я бы мог, сказал сам себе Пал Палыч, я бы давно хоть в розыск мог объявить. Я все мог. Вопрос в том — почему не захотел… Формальности были соблюдены, оставался неприятный и опасный разговор со следователем, как раз с тем, который и направил в суд дело Марии Куницкой. К следователю вызвали повесткой, Пал Палыч явился вовремя, его промариновали в коридоре — стоя, ждал. Чтобы был в курсе, чем грозит… Следователь был молод, держал себя развязно, хамил в открытую, пугал — и, увы, сам Пал Палыч сознавал, насколько шатко было сейчас его положение.
— Так, — следователь пододвинул листок к Коломийцеву, — прошу описать, с первого дня знакомства и до того момента, как вы не обнаружили гражданку… а, ну уже Коломийцеву — дома. — Пал Палыч начал писать торопливо, путаясь в датах, да и как вызволить из памяти эти годы жизни с Машей, если они были заполнены если не благополучием и счастьем, то хотя бы размеренным, общим бытом, иллюзией покоя, и, главное — в этих трех годах была и росла маленькая Мона Ли. — Да, кстати, — следователь повертел карандаш в пальцах, — необходимо вызвать свидетелей — вашу мать, Ингу Львовну Вершинину, и дочь… Татьяну Коломийцеву, и приемную дочь…
— Оставьте ребенка в покое, — резко сказал Пал Палыч, — Нонне семь лет! Вы лучше меня знаете законодательство и процессуальный кодекс!
— А ты мне тут не указывай, кого звать, а кого не звать, не на именинах твоих, слышишь? — заорал следователь, — сейчас в предвариловку как миленький загремишь! Когда исчезла твоя жена, что же ты не побежал в милицию, а? Не побежал… Значит? Да что угодно — значит! Конфликт, а еще что хуже может быть? Сбежала! С другим! А ты из ревности ее преследовал, так? И нарочно устроился на вагонозавод, так? Я тебя прижму, сукин сын! Ты у меня под вышку пойдешь!
Пал Палыч молчал. Он прекрасно понимал, что хватит щелчка пальца, чтобы его, бывшего судью, сына осужденного врага народа, мужа осужденной условно гражданки — запереть на срок, который он сам, колеблясь, все же выносил в приговоре суда.
Под подписку о невыезде отпустили неохотно, и Пал Палыч едва живой добрался до дома. Инга Львовна уже привела Мону Ли из школы и кормила ее обедом, как обычно — со стонами:
— Бабушка, я не буду эту гадость!
— Это не гадость,
